В середине XIX века были записаны и другие мемуарные рассказы участников Первого восстания, хотя среди них не было лиц первого ряда. В 1980 г. Д. Самарджич издала воспоминания Я. Джурича, Г. Пантелича, П. Йокича и А. Протича под одной обложкой, там, где следует, вернув текстам авторскую редакцию. Это издание используется в данной работе. Другие мемуарные свидетельства, собранные в середине XIX века, в основном характеризуют ход вооруженной борьбы и оставлены рядовыми участниками повстанческого движения.
К мемуарным памятникам относятся также автобиография С. Текели, сербского аристократа, общественного деятеля и мецената, дающая представление об особенностях его личности, и самооправдания М. Обреновича, надиктованные в эмиграции, правда, обстоятельства их возникновения до конца не ясны. Здесь же следует указать на записки русских путешественников и дипломатов.
Частная переписка деятелей «национального возрождения» позволяет проникнуть в мир «литературной республики» конца XVIII – первой трети XIX века и понять специфику взаимоотношений внутри нее. Кроме того, эпистолярный жанр мог использоваться для изложения программных позиций и оттачивания аргументов в идеологических спорах. В гораздо большей степени переписка отражает реалии литературного и частного быта своей эпохи.
Публикация писем подвижников сербского «возрождения» из первого поколения (Д. Обрадовича, Г. Терлаича, А. Стойковича, П. Соларича и др.) началась уже в 1820–е гг. В журнале «Сербская летопись» существовала специальная рубрика, где публиковались неизвестные тексты писателей-«родолюбцев». Они обозначали преемственную связь и демонстрировали линию журнала в общественной полемике. Обрадовича и писателей его круга являлось также мемориальным проектом — средством демонстрации образца и пропаганды служения родине.
В конце XIX века большая подборка писем деятелей славянского «возрождения» (в том числе сербского) была издана в Ягичем. В публикацию вошла переписка С. Стратимировича, Й. Раича, Г. Терлаича, Л. Мушицкого, и др. Она послужила толчком для поиска и опубликования новых писем деятелей круга С. Стратимировича.
Наиболее крупным предприятием стал выход в «государственном издании» большого корпуса переписки , которую подготовил его биограф Л. Стоянович. Караджич имел огромное число корреспондентов, к тому же в публикацию были включены не только тексты, относящиеся к двухсторонней переписке, но и направленные другим адресатам. Поэтому этот эпистолярный материал представляет собой своеобразную хронику культурной и общественной жизни в сербских землях по обе стороны австро-турецкой границы. Второе дополненное издание писем Караджича было предпринято под руководством Г. Добрашиновича в конце XX века в рамках проекта по изданию полного собрания сочинений сербского классика. Если в издании Стояновича письма разбиты по корреспондентам, то во втором издании используется чисто хронологический принцип, а объем расширился до 11 томов.
Периодическая печать, как известно, относится к комплексному виду источников, поэтому она содержит самую разнообразную информацию. Ранняя периодика, в условиях неразвитости других социальных институтов современности, служила моделью общества в целом. Автор «Воображаемых сообществ» Б. Андерсон отводит особую роль появлению периодики как орудия «печатного капитализма» в процессе формирования нации. Действительно, чтение газет, журналов и альманахов, благодаря регулярности выхода и обсуждению на их страницах актуальных вопросов общественно-политической и культурной жизни дает ощущение причастности к общности, читающей и пишущей на одном языке, формированию в конечном итоге единой национальной «картины мира» и чувства включенности в нее. Следует, правда, сделать оговорку, что пространство «нации» до распространения сплошной грамотности ограничивалось сравнительно узким кругом образованных лиц. Их можно считать прообразом-ядром будущей большой нации.
В середине 1820-х гг. литературная периодика стабилизируется благодаря выходу журнала «Сербская летопись», который стал постоянным органом просветительской организации Матица сербская. Популярной разновидностью периодики этого периода являются альманахи, приобретающие определенную общественно-идейную окраску.
Литературные произведения. Эпоха Просвещения рассматривается как время рождения современной сербской литературы, в результате отвержения/сохранения средневековой традиции и новоевропейских заимствований. Закономерно, что для нее была характерна слабая дифференциация литературных жанров: поэзия перемежалась прозой, автобиография сочеталась с нравоучениями, сентиментальная повесть скрывала под собой незамысловатую притчу.
Литературные образчики «национального возрождения» в той или иной степени несли в себе пропагандистский заряд, поскольку писатели рассматривали свою творческую деятельность как патриотический долг перед соотечественниками. Иными словами, литературные произведения этого порядка можно и должно анализировать как тексты публицистические с присущими им социальными задачами. Нередко они формулировались в виде манифестов-обращений как отдельные тексты или предваряющих другие литературные тексты (предисловия, посвящения и т. д.). Не исключалась поэтическая форма подобных обращений.
Особый род литературных текстов — произведения на «историческую» тему, призванные адаптировать актуализированное прошлое, связав день сегодняшний и день вчерашний в сознании читателя или зрителя (в сочинениях, предназначенных для сценического воплощения). Образность литературного текста способствовала усвоению идей и установок национального единства в диахронном и синхронном измерении.
Полемика по вопросу о сербском литературном языке, начавшаяся на рубеже XVIII–XIX веков, также не была оторвана от более широкого социального и национального контекста, который и является главным предметом внимания в рамках настоящей исследовательской стратегии. Кроме того, литературные тексты задавали определенные стандарты поведения, во всяком случае, в сфере идей. Они также представляют интерес в плане понимания механизмов идеологического творчества.
Изобразительные источники представлены книжными гравюрами, которые следует рассматривать не только как визуальное украшение книги или иллюстрацию к тексту, но и как средство пропаганды в условиях узости сферы грамотности. Согласно семиотической теории, иконические изображения, как и все виды сообщений, являются текстом, следовательно, они могут быть прочитаны с помощью присущего им «языка». Этот «язык» одновременно апеллирует к выразительному арсеналу барочной традиции и понятному простонародью «реалистическому» изображению. Исследование изображений в настоящее время превращается в целое направление по изучению визуальных представлений (репрезентаций) прошлого.
В целом можно заключить, что в распоряжении исследователя имеется достаточная база источников для решения поставленной научной проблемы.
В следующем параграфе обоснована авторская позиция относительно споров по поводу наций и национализма, отвергаются крайности примордиализма (нации имеют «врожденный» характер) и конструктивизма или модернизма (нации — современный, искусственный, воображенный и дискурсивный феномен). За основу исследования взят этно-символический подход к национализму, предложенный английским социологом Э. Смитом и некоторыми другими авторами. Такой взгляд на национальное обнаруживает большее количество духовных феноменов по сравнению с «воображением» Б. Андерсона. Это миф, символ, память и ценности. Они связаны, по мнению Смита, с более ранними формами сознания, предшествовавшими современному национализму. А их носителями выступали так называемые «этнии», то есть общности с высоким уровнем этнического самосознания, в отечественной науке именуемые, как правило, народностями. Теоретик различает два типа наций — «территориальные» и «этнические». Формирование последних происходило при отсутствии «своей» аристократии, исходной территории и «этнического государства». К таковым относятся многие нации Центральной и Юго-Восточной Европы.
Процесс реконструкции и кодификации старых этнических элементов (мифов, символов, легендарной истории, бытовизмов, фольклора и т. д.) с неизбежным привнесением сюда актуальных внешне-стратегических, общественно-политических, морально-этических, эстетических, литературно-языковых задач, норм и стандартов концептуально выражается в создании современной национальной идеологии. (В совокупности же речь идет о формировании национальной культуры.) При этом соотношение различных элементов такого «коктейля» — «старого» и «нового» в нем — в каждом случае бывает разным. У наций, названных Смитом «этническими», ярким примером которых является сербская нация, доля «архаики» в национальной идеологии может быть особенно велика. Это связано со слабостью «элитарной» (во всяком случае, светской) культуры. Утрата «своего» государства в результате османского завоевания была компенсирована в сербском случае сохранением «исторической» памяти, закрепленной в легендарно-мифологическом фольклорном комплексе, из которого черпали исходный материал творцы национальной идеологии.
Разумеется, ее нельзя рассматривать как раз и навсегда устоявшуюся совокупность идей, образов, ценностей. Можно говорить лишь об определенном минимуме консенсуса относительно их сочетания. Было бы ошибкой видеть в нации конечную и тотальную общность. Нация — лишь одна, хотя и весьма важная, совокупность среди множества других совокупностей, динамически взаимодействующих между собой в обществе. На разных этапах своего существования в разных исторических условиях нация представляет собой более или менее дискретное и не однородное целое: имеются в виду имущественные, образовательные, профессиональные, политические, гендерные и иные различия внутри нее; со временем меняются границы социального пространства нации. Не случайно, национальная идеология чрезвычайно пластична, изменчива и вариативна. Это позволяет ей приобретать всевозможные обличия, сочетаясь со многими формами «партийной» идеологии (либеральной, консервативной, леворадикальной и т. д.). Национальная идеология на первых порах, в условиях господства традиции и, тем более, архаики (как, например, в той же Сербии) может быть достоянием лишь узкой части общества — интеллектуальной и политической элиты, — распространяя свое влияние с развитием социальных, политических и коммуникативных структур и институтов. Необходимым фоном, а часто и условием такого развития является экономическая модернизация: промышленный переворот и как следствие его — преобладание города над деревней.
Следует провести разграничительную черту между понятиями «национальная идеология» и «национальное самосознание». Идеология — продукт более целенаправленной, более сознательной волевой деятельности в верхних этажах общества (интеллектуальная и политическая элита), в результате которой преобразуются, переосмысливаются и дополняются элементы старой идеологии, а также стихийно складывающегося в нижних этажах общества самосознания. Оно приобретает национальную форму под влиянием распространяющейся со временем новой идеологии, представленной в политических декларациях, массовой печати, произведениях литературы и искусства и, конечно же, в образовательном процессе.
Исследование учитывает эвристически значимую типологию национальных движений, предложенную чешским историком М. Хрохом. Авторитетный ученый выделил три фазы в их развитии. На первой из них (фаза А) изучение культурных, языковых, социальных и исторических черт этнической группы диктует преимущественно академический интерес, а информирование о них носит просветительский характер. Во втором периоде (фаза В) новое поколение активистов переходит к национальной агитации для реализации сложившейся программы, с тем чтобы «разбудить» сознание соотечественников. Сначала они, как правило, не достигают значимых успехов (первая полуфаза), но затем аудитория становиться более восприимчивой к их лозунгам (вторая полуфаза). В фазе С движение становится массовым, формируется полная социальная и партийно-политическая структура национального целого. Балканские движения, включая сербское, Хрох отнес к повстанческому типу, когда переход к фазе С происходит в рамках старорежимного (феодального) общества, еще до промышленного переворота с его социальными переменами и гражданской унификацией как следствие буржуазной революции и/или введения конституции. Именно этот тип в силу отсутствия необходимых источников и специфики научных интересов не получил эмпирической проверки в монографиях и статьях историка.
Первые попытки осмыслить национально-идеологический аспект сербской литературной жизни относятся к началу XX века. Эти выступления носили полемический характер, имели цель опровергнуть обвинения в шовинизме и исходили из примордиалистских установок. Специальные работы, посвященные развитию сербской национальной идеи, были написаны историками межвоенного поколения (В. Чорович, С. Йовановича, Я. Проданович, Д. Слиепчевич, М. Костич и др.). Даже лучшие из ранних сочинений по сербскому национализму находились на грани истории и публицистики. Чубриловича «История политической мысли в Сербии XIX века» (1958) — яркий пример соединения революционно-демократического прочтения национальной традиции (по С. Марковичу) и официального марксизма.
Один из участников большого научного семинара «Возникновение и развитие сербской нации» в 1978 г. констатировал отставание югославских ученых в деле изучения национальной проблематики от их коллег в Венгрии, Польше, Чехословакии и СССР, а также на Западе. На семинаре четко определились две группы ученых одна из которых более тяготела к классовому подходу и демистификации национального (М. Джорджевич, М. Миркович, Д. Янкович, М. Станишич), а другая в той или иной мере склонялась к примордиализму (Б. Джурджев, ). Семинар завершился с некоторым перевесом исследователей, убежденных, что нация — это порождение буржуазной эпохи. Спустя десятилетие соотношение сил изменилось.
М. Джорджевич в монографии «Сербская нация в буржуазном обществе» (1979) рассматривал этот вопрос с точки зрения классовых различий. Ряд его замечаний представляют особый интерес для изучения сербской национальной идеологии. Это указания на сравнительно позднее возникновение «национальной традиции», к которой задним числом были отнесены все освободительные выступления донационального периода на этнической, религиозной и иной основе. Джорджевич называет два исторических комплекса: 1) средневековой сербской державы и 2) восстания 1804–1813 гг., которые, при всем своем различии, соединяясь, составили основу всего идеологического творчества в национальную эпоху. Актуальным остается вопрос, каким образом было возможно их объединение, неразрешимый в рамках классовой ортодоксии.
В работах Д. Джорджевича, балансирующего на грани примордиализма и модернизма, тем не менее, находится немало стимулирующих тезисов по вопросу специфики формирования сербской национальной культуры (идеологии). Балканский национализм, по мнению Д. Джорджевича, прошел три стадии становления: 1) переход от «инстинктивного национализма» к современному, «искусственному»; 2) развитие национализма, основанного на «историцизме» в 40-х – 70-х гг. XIX века; 3) преобладание «государственного национализма» в конце века. Как олицетворение данной ситуации в сербском случае — приход на смену Стефану Первовенчанному в качестве главного символа-образа прошлого Стефана Душана, основателя Царства. Было бы более точным сказать, что исторические сюжеты переплетались, в зависимости от конъюнктуры поочередно выдвигаясь на первый план.
Спорным остается вопрос о роли православной церкви в формировании сербской нации. Опровергая клерикальную историографию, преувеличивавшую эту роль, ее критики все же вынуждены признать: церковь культивировала память о былой государственности и тем самым поддерживала образ единства сербов вопреки областническому партикуляризму в Средние века (при этом он был выражен как церковно-культурным, так и крестьянско-поэтическим языком). Поэтому данное наследие было использовано в национальную буржуазную эпоху. А по мнению немецкого исследователя Э. Турцзынски, дистанцировавшегося от клерикализма, православная церковь способствовала «национальному сплочению» балканских народов морфологически: выполняя административно-посреднические функции и находясь в постоянном контакте с верующими, она вольно или невольно торила дорогу идее народного суверенитета.
Историк сербской философии А. Стойкович в ряде работ затрагивал проблему национальной идеологии, смешивая ее с общественной мыслью и спонтанным самосознанием. По его мнению, философская и общественная мысль не обязательно должны быть выражены в виде организованного дискурса, но могут быть представлены в произведениях фольклора, искусства, религии, а также в жизненной практике. Именно здесь идеология с ее образными средствами и практической направленностью «проглатывает» философию и возвышается над собой. Содержание фольклорной традиции сконструировано Стойковичем так, чтобы оно соответствовало высоким «философским» критериям: реалистический, критический и конкретный рационализм и эволюционизм, стремление к универсальному синтезу, автономия жизни и мышления и т. д. К такому внушительному списку (даром, что он имеет самое отдаленное отношение к фольклору) внешние источники вряд ли могли добавить что-то существенное. Поэтому не возникает вопрос о механизме адаптации просветительских и иных идей в сербских условиях.
На рубеже 1980–1990-х гг. размышления о сербской нации часто облекались в жанр исторической публицистики (Р. Самарджич, , М. Экмечич, и др.). Вместе с тем, нельзя сказать, что публицистика полностью вытеснила теоретические поиски. Уход марксистской идеологии диктовал необходимость переосмысления национальной проблематики в новых концептуальных рамках, а взлет балканского национализма обуславливал социальный заказ на объяснительные модели. Ускоряется адаптация опыта западных исследований национализма (например, в работах Д. Кецмановича или А. Молнара).
Стремление к теоретическим обобщениям, готовность к критическому пересмотру образа национальной истории, новаторский эвристический подход характерны для книги Л. Вркатича «Понятие и существо сербской нации» (2004). Вркатич различает сущностный, формальный и образовательный моменты в бытии всякой нации. Он демонстрирует, таким образом, весьма утонченный, историософский вариант примордиализма. Сущностный момент — это потенциальная основа бытия нации, народ без развитой рефлексии. Формирующий момент связан с изменением условий бытия и форм общественной жизни. А образовательный момент вызван проникновением в бытие народа сознания принадлежности к определенной нации. Концептуальные построения — одновременно и сильная и слабая сторона Вркатича. Суждения автора провоцируют интеллектуальную активность, но порой они базируются на весьма сомнительных посылках. Критический настрой и сложные философские построения отнюдь не мешают продуцировать миф о национальной исключительности сербов.
В целом для сербской литературы последних десятилетий характерно преобладание позитивистских работ с явным примордиалистским оттенком в понимании феномена национального. Это не умаляет достижений сербской историографии в решении частных вопросов истории национального движения, политики и культуры.
В советское время усилиями нескольких научных центров интенсивно проводились комплексные исследования по проблеме «История и культура народов Центральной и Юго-Восточной Европы в эпоху перехода от феодализма к капитализму», в рамках которых рассматривались пути формирования буржуазных наций. Советские ученые сделали многое, как в области страноведческих исследований, так и в отношении теоретических обобщений. Достаточно назвать имена , , . Но и на выводы этих крупных ученых нередко негативно влияла жесткость однозначного классового подхода.
С конца 70-х гг. все чаще начал использоваться термин «национальная идеология», употреблявшийся . Согласно ленинской традиции, он, как правило, брался в кавычки. Тем самым подчеркивалось очевидное различие между идеологией национализма и «обычными» формами партийно-политической идеологии. Сущность же этих особенностей не раскрывалась. Содержание национальной идеологии понималось достаточно узко — лишь как совокупность идей, т. е. полностью отождествлялось с общественной мыслью. Лишь сравнительно недавно предмет национальной идеологии был полностью реабилитирован. Впрочем, советские историки уже ставили вопрос о влиянии на процесс формирования национальной идеологии меняющегося этнического самосознания.
Среди западных исследований, посвященных сербскому национальному движению, следует выделить работы Ч. и Б. Елавич, , Д. Вильсона, , Л. Мерияж и др. Из них лишь исследование Бешнитта (1980) посвящено непосредственно сербской национальной идеологии, но в нем выпущен ранний этап развития (с конца XVIII по 30-е гг. XIX века), который и составляет предмет настоящего диссертационного исследования. То же касается книги американского историка литературы «Создание нации, разрушение нации» (2001). По тем или иным причинам истоки сербской национальной идеологии до сих пор не получили комплексного осмысления в историографии.
Методология исследования конкретизируется в ходе рассмотрения базовых для него категорий: идеология, миф, символ, фольклор. В работе используется полидисциплинарный инструментарий. Помимо общенаучных (анализ и синтез, индуктивная и дедуктивная логика, экстраполяция и т. д.) и общегуманитарных (герменевтика и феноменология), а также общеисторических методов (историко–генетический, историко-сравнительный, историко-типологический, историко-системный), в нем присутствуют заимствования из смежных гуманитарных, общественных наук и субдисциплин: социологии знания, фольклористики, теории мифа, литературоведения, семиотики, семантики. Методология исследования многим обязана спорам о феномене наций и национализма в современной западной социологии, а также «культурному повороту» в интеллектуальной истории и, в частности, пониманию идеологии как «культурной системы» у К. Гирца.
Вторая глава «Начало формирования сербской национальной идеологии на рубеже XVIII–XIX веков» открывается краткой характеристикой стартовых условий развития австрийского (Воеводина) и турецкого пространства, а также специфики сербского Просвещения. В то время как общество турецких сербов оставалось практически однородным и выделение слоя зажиточных крестьян в конце XVIII – начале XIX века едва наметилось, сословно-классовое деление «пречан» за сто лет заметно усложнилось. Рядом со священнослужителями, благодаря пожалованиям сверху или же денежным вложениям амбициозных нуворишей, возникает тонкий слой новой аристократии (Стратимировичи, Текели, Рашковичи и др.). К нему примыкает высшее офицерство, отличившееся на службе Габсбургам. Полупривилегированный слой со своей внутренней структурой представляли защитники Военной границы, находящиеся под непосредственным подчинением Вене. Поскольку Австрия являлась частью европейской экономической системы, переживавшей подъем доиндустриального капитализма, и в сербской среде ускоряется процесс формирования городского сословия. Некоторые из торговцев стяжали немалые капиталы, хотя в основном преобладали мелкие дельцы. Наконец, в конце XVIII века у австрийских сербов появляется первое поколение светской интеллигенции. Сербские интеллектуалы получали высшее образование в университетах Вены, Пешта и за пределами Австрии (прежде всего в Германии), что способствовало ознакомлению с новейшими философскими, правовыми и литературными идеями Западной Европы. Далее анализируются первые формулировки сербской национальной идеи в сочинениях Д. Обрадовича, А. Везилича и Н. Стаматовича. Среди первых подвижников сербского национального движения началась своеобразная перекличка, многоголосый диалог, возникала общая идейно-образная система.
Исследователи единодушно оценивают Темишварский сабор (1790–1791) как большой шаг в политическом развитии воеводинских сербов, подразумевая под этим процесс формирования сербской нации в современном смысле слова. Если так, следовало бы ожидать выдвижения на саборе определенной национально-политической программы, выраженной в ясных идейных установках. Но хотя попытки сформулировать подобные тезисы предпринимались накануне и в ходе работы сабора, обнаружить итоговый документ или комплекс документов, где отразилась бы в полной мере новая идеологическая модель, не представляется возможным. Между тем, источники, связанные с Темишварским сабором, позволяют проследить соотношение терминов «иллиры» и «сербы» в качестве центров национального дискурса. Как показал проведенный анализ, документы опровергают выводы историков, однозначно объединивших церковных иерархов и сербское дворянство, если считать, что Й. Мушкатирович и С. Текели выражали его интересы. Духовенство и дворянство отстаивали разные тактические решения. Другое дело, насколько различалось их видение в стратегическом плане. Судить об этом трудно. Но не следует говорить о глобальных политических сдвигах: и в том, и в другом случае сохранение церковно-культурной автономии оставалось центральной задачей.
Рубеж 1780–90-х гг. — время венгерской фронды, всколыхнувшей Габсбургскую монархию, и «последней» австро-турецкой войны — вызвал невиданный всплеск в сербском национально-идеологическом творчестве. Были выдвинуты проекты административно-политических перемен, апеллировавшие к далекому прошлому и ориентированные на высокие цели национального единства в неведомом будущем. Ни одному их них не суждено было реализоваться, а некоторые пришлось затем «изобретать» вновь. Спорадически возникшие формулировки, образы и аргументы канули в лету, чтобы кристаллизироваться через годы и десятилетия. Но повторение тех же шагов в идеологическом творчестве – свидетельство закономерностей и внутренней логики его развития. Разорванное государственными, административными, сословными и образовательными границами сербское общество даже в мечтах и проектах находились лишь на полпути к подлинному единству. Однако нет нужды при всех ограничениях, налагаемых социальным положением, связывать творцов национальных устремлений цепями сословного и классового рабства. Как раз из него-то они и искали выход, пускай разными путями, рисуя свой «идеальный» народ или «идеальное» отечество.
В XVIII веке сербскими авторами неоднократно предпринимались попытки составить обобщающее историческое сочинение. Главным из них стала «История разных славянских народов» (1794–1795) Й. Раича. Это сочинение и сопутствующие ему произведения, прежде всего трагедия об Уроше, представляют собой тексты с ярко выраженной пропагандистской направленностью. Раич неоднократно заявлял об их прагматической и воспитательной функции, и лишь конечная цель — восстановление сербской государственности — камуфлировалась под лояльностью Габсбургам. Рассказ об истории сербского народа, занимающий центральное место в четырехтомном повествовании, тесно связан, можно сказать, взаимозаменяем с историей сербского государства, правящей династии и т. п. Раич пытался доказать историчность сербов в ряду других европейских народов, носителей древнейшей государственной традиции. Хотя историк, как правило, не употреблял термин «нация», понятие «народ» тесно приблизилось к нему, получив политическое звучание. Органическая модель народа/нации конструируется у Раича с помощью нескольких тавтологически используемых ценностных определений: «слава», «кровь», «отечество», «верность» и пр. Подробно описывая границы сербского государства на разных этапах его существования, автор обосновал историческое право нынешних сербов, которые ничем не отличаются от далеких предков, на данные территории, обильно политые сербской кровью. Идеология Раича носит составной характер и стоит на грани Просвещения и Предромантизма. К ним примешиваются проникающая в ученое сознание героическая архаика, а также элементы православной традиции. Однако, заботясь о единстве сербского народа, просветитель Раич в большей степени надеялся на светское знание, озаряющее светом славное прошлое и тем самым возвращающее его.
Выдвижение языка в качестве главного критерия нации, идущее от Гердера и привнесенное в сербский литературный обиход Д. Обрадовичем, стимулировало две взаимосвязанных дискуссии: об «истинном» языке, который должен стать общеупотребительным, во всяком случае, в книжной литературе, и о месте сербов в славянском мире, перспективах его единства и вариантах национальной идентичности. В последнем десятилетии XVIII века свои доводы сформулировали первые оппоненты национально-языковой модели Обрадовича (Г. Терлаич, С. Стратимирович). В языковых дискуссиях писателей-просветителей наметились два способа решения языковой проблемы, связанные с определенной социальной и культурно-этнической идентичностью. Кроме того, обнаружились предпосылки для поиска усредненного компромиссного варианта.
Третья глава «Идеологическое творчество элиты и масс в эпоху Первого сербского восстания 1804–1813 гг. и его результаты». Она посвящена процессу адаптации прежних и возникновения новых идейно-образных моделей. Анализ трех проектов воссоздания сербского государства, подготовленных в 1804 г. представителями воеводинской интеллигенции, позволяет сделать вывод о сходстве и различии подходов (стратегий) у этих первых проводников национальной идеи. Все три проекта решающее значение придавали политике России, ее дипломатическим или военным усилиям и были смиренно обращены к императору Александру I. Сербский народ рассматривался как «младший брат» русского по вере, происхождению и языку. В просветительскую концепцию «славяно-сербской нации», разработанную Д. Обрадовичем, были внесены романтические поправки и дополнения.
В радикальном истолковании повстанцев Белградского пашалыка понятие «сербский народ» начало преодолевать локальные и административные границы со второй половины 1804 г. Подобная метаморфоза происходила в сознании предводителей благодаря успехам, достигнутым в борьбе — ненавистные дахии были изгнаны из белградской крепости и убиты, — а также благодаря внушениям воеводинских интеллектуалов.
Восстание в Белградском пашалыке вызвало целую волну песенного творчества, в которое включились и народные сказители, вроде знаменитого Филиппа Вишнича, и представители интеллектуальной элиты из австрийских земель. В них популяризировался предложенный ранее образ Матери-Сербии, нация представлялась по модели расширенного родства, а верховный вождь восстания Карагеоргий — как старший по отношению ко всем братьям-сербам.
Освободительная борьба сербов Белградского пашалыка, развернувшаяся в условиях преобладающей культурной архаики, при сохранении «живой» эпической традиции и господстве фольклорной стихии, породила контрастные сочетания «старого» и «нового» в легитимации повстанческого государства. Именно это позволяет выявить архаическую подоплеку харизматического правления, которая в данном случае не скрыта от исследователя образцами пропаганды, навязанной просвещенными идеологами, хотя и не дана в непосредственном виде. Проведенный анализ показывает генеалогическую связь культа Карагеоргия с глубинными слоями архаического и мифологического сознания, специфическим образом прореагировавшего на катастрофы рубежа XVIII–XIX веков (последняя австро-турецкая война, последовавшие за ней голод, эпидемии и исход населения, дахийский террор и начало восстания сербов Белградского пашалыка). Образ героя-спасителя, отца Отечества складывался стихийно в фольклорной среде и затем стал оттачиваться в сочинениях образованных пропагандистов. Ключом к пониманию харизмы народного вождя являются амбивалентные и синкретические представления, уходящие корнями в первобытную эпоху.
Легенда о «фанариотском заговоре», сложившаяся в ходе Первого сербского восстания, явилась плодом острой политической борьбы, предлагая примитивное, но понятное объяснение неудач повстанцев. Она продемонстрировала невероятную живучесть, задав «полярную» традицию в историографии восстания, в рамках которой все действующие лица так или иначе были разделены на «героев» и «злодеев», а сам рассказ о восстании неизменно выстраивался по законам трагедии. Анализ традиции наводит на мысль, что, будучи результатом случайных обстоятельств, легенда о «фанариотском заговоре», в известном смысле, отвечала потребностям развития национальной идеологии и самосознания. Определилась некая система координат, которая, несмотря на забвение обстоятельств возникновения легенды и ее сюжетной конкретики, на меняющуюся время от времени политико-идеологическую атмосферу, привносящую новый «социальный заказ», структурно не изменялась. В диссертации на основе документов и двух антифанариотских памфлетов рассматривается генезис легенды о «заговоре» против Сербии, ее функции и значение.
Рождение великосербской идеи следует отнести к осени 1808 – весне 1809 г., когда происходившие ранее процессы самоидентификации и некоторые новые привходящие обстоятельства дали в совокупности тот «химический» состав, который был необходим для ее кристаллизации. Матрицей проекта следует считать историческое предание о средневековом — сербского правителя, который в свою очередь вдохновлялся византийской имперской идеей. Территории, приписанные сербскими повстанцами к будущей Великой Сербии (Босния, Герцеговина, Албания, Македония и др.), соответствуют завоеваниям, составившим недолговечную сербскую империю середины XIV века. Тем не менее, воспоминание о ней, оттененное трагедией турецкого завоевания, воспринималось как залог исторического бытия и величия Сербии, конвертировалось в право на будущее для сербского народа.
Свой вклад в формирование великосербской идеи внесли, никак не желая того, российские дипломатические и военные чиновники. Разрыв в понимании перспектив между повстанческими предводителями и русской дипломатией создал силовое поле идейного и эмоционального напряжения в процессе выработки великосербской программы, дополнительно усиленное время от времени возобновляющимися приступами грекофобии.
В то время как планы русского агента предусматривали создание на базе Белградского пашалыка (с присоединением к нему некоторых новых территорий) полунезависимого сербского государства, его белградские оппоненты попытались обзавестись формальными атрибутами независимой державы — национальной валютой, регулярной армией и дипломатией. Последняя задача была возложена на две сербские депутации во главе с И. Юговичем (январь–март 1809 г.). Во время его пребывания в штаб-квартире Молдавской армии новая национальная идеология получила апробацию, будучи выраженной в нескольких декларативных документах.
Не доведенные до конца инициативы Александра I, предлагающие качественно новые подходы в отношениях с сербскими повстанцами, привели к некоторому замешательству среди ответственных русских чиновников и признанию права сербского народа на самоопределение, принципа, который является ключевым для любой национальной идеологии.
Возобладавшая в ходе восстания модель «патриархальной» или «народной монархии» была выработана в результате своеобразного диалога между «просвещенным» сознанием образованных идеологов и наивным эпическим мировосприятием большинства сербского общества, испытавшего трансформацию в условиях вооруженной борьбы. Эта идеологическая модель в принципе сопрягалась, с одной стороны, с бытовым опытом бывшей райи, а с другой — с новыми интерпретациями исторической традиции, возникшими в предшествующий период или во время восстания, а также с нормами религиозной морали. Однако усложнение элементарной модели «государственной семьи» требовало кропотливой пропагандистской работы, институционально-территориального закрепления успехов, достигнутых в борьбе, а главное — времени.
|
Из за большого объема этот материал размещен на нескольких страницах:
1 2 3 |
